Астрахань в период Большого террора. «Записки врача» Веры Григорьевны Недовесовой

Автор «Записок врача» Вера Григорьевна Недовесова (урожд.Герт) (1899 — середина 1980-х) родилась в Астрахани в еврейской семье. В 1914 г. с золотой медалью окончила Астраханскую Мариинскую гимназию, спустя год сдала экзамены в мужской гимназии и получила право на поступление в высшее учебное заведение. В 1923 г. окончила медицинский факультет I Московского университета. В 1930-е годы с мужем, заведующим горздравом врачом Василием Ивановичем Сусаровым и дочерью Тамарой жила в Астрахани[1].

Памятной для нее стала встреча на квартире первого секретаря Астраханского горкома в декабре 1936 г., вскоре после принятия новой Конституции, тогда кто-то из присутствовавших предсказал начало массовых арестов.

В начале 1937 г. был арестован заведующий кафедрой Саратовского мединститута, рецензировавший ее работу. В Астраханском мединституте «первым пострадал заведующий кафедрой гистологии. Говорили, что он обвиняется в национализме (он – белорус). Вторым репрессировали заведующего кафедрой общей гигиены.<…>на одном из заседаний кружка по изучению марксизма он горячо доказывал, что проституция — тоже форма труда для проститутки даже тяжелого. Говорили, это послужило одной из причин его ареста. Несколько позже арестовали швейцара института. По слухам, он сознался, что много лет был шпионом каких-то государств»[2]. «Застрелился председатель горисполкома, повесился заведующий коммунальным отделом»[3]. В мае 1937 г. В.И. Сусарова обвинили во вредительстве при строительстве роддома, исключили из партии, сняли с работы, в июле 1937 г. он был арестован по обвинению в принадлежности к троцкистской организации и расстрелян в 1938 г.[4] Ее родной брат, сотрудник НКВД Илья ГедеоновичГерт, арестован по обвинению в шпионаже в июле 1937 г. и расстрелян в 1939 г.[5]

Вера Григорьевна была уволена из мединститута в октябре 1937 г. и устроилась на работу в инфекционную больницу им. Бехтерева. В детское отделение больницы поступали воспитанники детского дома «спецконтингента», т.е. привезенные из других городов дети репрессированных родителей[6]. Репрессированный отец двенадцатилетних брата и сестры из Москвы работал торгпредом заграницей. «Когда детей переодевали в больничное, из карманов одежды мальчика посыпались бумажки. Оказалось, это почтовые квитанции. Дети писали Сталину, Ворошилову, Молотову, что их родители честные коммунисты и что их надо немедленно освободить...». Умер в больнице от кори сын эстонки, с которой потом она встретилась в лагере и не решилась рассказать матери о гибели ребенка. Мальчика похоронили в общей могиле как беспризорного, приехавшая на розыски внука из Москвы бабушка не застала его в живых. Вера Григорьевна привязалась к маленькому пациенту из этого детдома Феде Иноземцеву[7].

С женой репрессированного предпочитали не общаться, с Верой Григорьевной, несмотря на это, осталась жить няня ее дочери. Через год после ареста мужа, в надежде, что тюрьмы удастся избежать, Вера Григорьевна вернула дочь в Астрахань. Но в первый день учебы девочка пришла из школы в слезах, «с нею никто не хотел сидеть за одной партой, так как у нее отец — враг народа». Мать обращалась к директору, завучу; классный руководитель «специально ходила к одной из матерей, и она разрешила дочке сидеть с Тамарой».

В середине сентября 1938 года Веру Григорьевну вызвали в НКВД и отпустили. Понимая неизбежность ареста, она купила себе дешевые сатиновые платья для тюрьмы. Переживания сказались на здоровье, случались обмороки, она стала быстро седеть. 26 октября 1938 г. за Верой Недовесой пришли человек в штатском и представитель домкома. «Велели собираться в дальнюю дорогу. Тамара, уже изучившая Конституцию СССР, спросила, имеется ли ордер на арест. Человек в штатском ответил, что все у него есть, а она, чем разговаривать, лучше пусть поможет матери собраться. Он назвал свою фамилию, но я, к стыду своему, не могу ее вспомнить. Если он жив (он был моложе меня), пусть будет всегда здоров и благополучен. Он очень помог мне в моей лагерной жизни!

Он заявил, что сам будет диктовать, что мне взять с собой. Называл, какие вещи и сколько их нужно. Я уложила четыре смены постельного и нательного белья, шерстяное одеяло, подушку, даже думку, зимнее пальто, обувь, два шерстяных платья, четыре летних. Я спросила, зачем летние платья — дело-то идет к зиме. Он ответил: “за зимой наступают весна и лето”. Тогда только я поняла, что ухожу из дома на годы. Он спросил, найдется ли у меня 500 рублей в купюрах по 100 рублей. Деньги были, но более мелкие. Послала няню разменять. Он долго их мял, свернул каждую бумажку в трубочку, отдал няне и попросил зашить в разных местах мехового воротника зимнего пальто. Два чемодана с вещами поставил в передней. Велел уложить с собой какую-нибудь домашнюю еду. Это, объяснил он, для моих будущих соседок по камере, они будут довольны. Няня упаковала домашние котлеты, пирог, печенье. Он вел меня пешком, «чтобы не пугать соседей тюремной машиной». Перед уходом я написала текст телеграммы сестре с просьбой приехать за Тамарой. По дороге я спросила, надолго ли я ухожу? Он ответил: «точно не знаю, но, думаю, что лет на пять». Прощаясь со мной, пожелал мне крепкого здоровья и посоветовал помнить, что и плохому бывает конец»[8].

Тюрьма находилась в обычном двухэтажном доме, заключенных женщин там поместили из-за переполненности основной. Камера представляла собой большую комнату с зарешеченными окнами, среди заключенных были знакомые. «Эта тюрьма не была отгорожена от обычных домов, из открытых окон к нам доносилась музыка. <…> На третий день нас повезли в баню, в основную тюрьму. <…> Домой нас везли мимо моей квартиры. На окнах висели те же занавески, внешне сохранился прежний вид. <…> Все мое имущество вывезли как бесхозное. Еще при мне в городе был открыт магазин, где продавалось очень многое из подобного «бесхозного» имущества. В городе этот магазин называли магазином чужих слез. Продавалось там все очень дешево»[9].

Из Астрахани ее отправили в Саратовскую тюрьму, потом были лагеря Мордовии, Беломорско-Балтийского канала, Караганды. В 1943 г. Вера Григорьевна Недовесова освободилась без права выезда за пределы Карлага, в 1956 г. она, ее муж и брат были реабилитированы. До конца дней жила в Караганде, в начале 1980-х гг. по настоянию своего племянника Юрия Герта написала воспоминания о годах заключения «Записки врача», составившие отдельную главу его книги «Раскрепощение»[10]